Сорок дней спустя [litres] - Алексей Доронин

Но ни друзей, ни любимых у него не было. Он не боялся потеряться. Как может потеряться человек, которому нечего терять? У которого адрес не дом и не улица, а воронка в сто метров глубиной?

После встречи с Провалом его словно выключили из розетки. До этого Александр пер вперед, как бульдозер Марвина Химейера. Был такой герой сопротивления мировому порядку – простой американский автомеханик из забытого Богом городка Гранби, штат Колорадо, у которого цементный завод хотел отобрать участок земли, где стояла его мастерская. Когда его приперли к стенке, Марвин с помощью стальных листов превратил свой бульдозер в орудие возмездия. Одинокий мститель разрушил до основания завод, здание банка и все муниципальные учреждения; ни шериф, ни полиция штата, ни рейнджеры не смогли остановить его старый «Комацу» даже гранатами. Когда бульдозер наконец заглох и стражи порядка прорезали крышу автогеном, бульдозерист-терминатор был мертв: последний патрон он сберег для себя. Чем не пример для подражания?

Саша не знал, почему не убил себя, дойдя до цели. Такая вот слепая и неразделенная «любовь к жизни», описанная в одноименном рассказе алкоголиком-самоубийцей. Там у Джека Лондона тоже был голодный и истощенный, умирающий человек, который упрямо шел вперед, а когда не мог идти – полз как червь, но все же двигался к намеченной цели. Без надежды на спасение, без веры, а лишь потому, что не мог противостоять слепому инстинкту, который не спрашивает, хочешь ты или нет. Который просто говорит: «Надо» – и ты понимаешь, что спорить с ним бесполезно.

В рассказе был счастливый финал – человека спасли, откормили. Данилов не верил, что будет спасен. Теперь каждый спасает только себя. Что же до тех, кому положено спасать по должности… С тех пор как Саша ушел из разгромленного лагеря беженцев в Коченево, он больше не встречал ни подобия власти, ни следов ее деятельности. Ни эвакуации, ни временного размещения, ни медпомощи, ни пунктов раздачи продовольствия – ничего.

Какие к хренам власти? Может, кто-то из этих клопов успел укрыться и сидит сейчас глубоко – там, где не услышать хрипов замерзающих и воплей тех, кого забивают на мясо. Девять десятых всех людей в военной форме, которых он видел, были мародерами, нагруженными трофеями.

Под покровом темноты творилось то, чего раньше люди не делали только из страха перед возмездием. Лилась кровь, люди спокойно, без сантиментов перешагивали через трупы своих сородичей. Вместе с налетом цивилизованности ушло лицемерие. Волки больше не притворялись ягнятами, и в глубине души Саша был этому рад.

Несколько раз он замечал, как при его приближении одинокие тени уносились прочь, будто и он мог представлять опасность. Это не льстило его самолюбию, хоть и было отчасти правдой. У него тоже была кровь на руках, и незачем говорить, что ему не оставили выбора. Он выбрал свою жизнь, а не чужую.

Жизнь… зараза. За что тебя любить, если ты такая?

У Саши особой любви к жизни не было и раньше. Только привычка, которую он не мог изжить. И теперь, когда черная бездна Провала манила его, как магнит, и приглашала разделить судьбу города, который существовал только в его воспоминаниях, он не сделал единственного шага.

Он шел на северо-восток. Держаться гор было бесполезно – теперь они вели прочь от города. Пришлось искать другие ориентиры. Провал наконец остался позади, и вокруг, насколько хватало света фонаря, была твердая земля. Вернее, снег. То тут, то там из его толщи торчали обломки металла, бетона и обугленного дерева, по которым невозможно было понять, чем они были раньше. И бог знает, что было там внизу, под снегом, – не только ведь артефакты цивилизации. Спасибо снегу. Именно поэтому Саша не торопил весну.

Он шел, а из-под снега постепенно вырастал город. Сначала фундаменты, почти неразличимые среди сугробов. Потом отдельные стены, углы домов и вставшие вертикально балки. Затем первые этажи…

Слева от него из темноты выплыл искореженный силуэт. Парень узнал его и обрадовался как родному. Обгоревший до неузнаваемости, трамвай был смят в гармошку, словно кто-то огромный отвесил ему сзади хорошего пинка, и придавлен чем-то, что Александр сначала принял за дерево. Приглядевшись, он понял, что это металлический столб, поваленный ударной волной. Сугробы, целиком скрывавшие легковые машины, доходили вагону до окон. Данилов обошел трамвай, не заглядывая внутрь, хоть и догадывался, что за полтора месяца звери должны были «очистить» его. Он видел следы – собачьи или волчьи. А вот чего не было, так это следов лыж. Пока ему встретилась только одна облезлая собачонка, но и та догадалась не подпустить человека близко и юркнула за сугроб. Правильно сделала. Александру давно хотелось свежего мяса. И если там за сугробом сидит еще десяток тварей покрупнее, Александр был готов встретиться и с ними.

Провалиться на этом месте, если он не знает, что это за улица! Вернее, проспект, носивший гордое имя главной профессии жителей города – шахтеров. Чуть поодаль поперек бывшей кольцевой развязки лежала юбилейная стела «100 лет городу», похожая на стрелку часов. Ее вершина указывала в сторону, противоположную той, где был эпицентр, – в сторону вокзала. К вокзалу ему не надо было, зато теперь он мог определить нужное направление.

В голове забрезжила идея, и Александр снова перевел взгляд на трамвай. Когда-то тот был красным, теперь стал бурым. Но на облезлом боку виднелись аршинные буквы рекламы. «Оптима». Это был торговый центр, причем очень большой для такой дыры. Каждый третий житель города бывал там ежедневно, а за неделю, наверно, проходили все до единого. И если уж искать уцелевших, то не в глухой чащобе, а там, где, возможно, есть жрачка. А ее в «Оптиме» – вернее, в супермаркете «Палаты», занимавшем весь первый этаж, – хватило бы двухсоттысячному городу на неделю. Ведь там же был и склад, продукты хранились в огромных коробках на стеллажах-палетах прямо над торговым залом – Александр помнил, как, распугивая покупателей, по нему проезжали кары-погрузчики.

Уцелевшие – полдела. Прежний Данилов кинулся бы на шею к любому, кто не стал бы в него стрелять, даже к сумасшедшему старику, похожему на доброго священника.

Прежний и теперь питал слабую надежду, что кто-нибудь из тех, кто был ему дорог, уцелел. Но прежний Данилов умирал, а новый мыслил другими категориями. Он хотел пережить зиму и знал, что для этого нужно. Создать запас, а потом залечь на дно. План этот родился за время похода. В теории все было просто: найти еды на три-четыре месяца и дом с печкой как можно дальше от обитаемых мест. В идеале там, где и раньше людей не было.

На практике… Не валялось бы вокруг так много трупов, если бы еда была доступна. Холодами в Сибири никого не удивишь, а радиация угрожала людям далеко не везде.

Он пошел по дороге – дорога тут одна. Именно дорога, хоть и называлась улицей Проспектной. Тянулась она большей частью через места, которые городом назвать нельзя даже с бодуна.

Зато сбиться с пути было трудно – скособоченные, как алкоголики, рекламные щиты по обе стороны торчали из снега через каждые двадцать – тридцать метров. Билборды стали новыми ориентирами для Саши.

Идти по этой дороге – значит попасть на Тырган, где находилась и «Оптима», и все остальные крупные ТЦ. Километров пять, но после четырехсот от Новосибирска – это смешно. Да и заблудиться в этих местах он не боялся.

Данилов перехватил лыжные палки поудобнее и двинулся в путь, стараясь обходить сугробы, под которыми еще угадывались автомобили.

Сугробы…

Гробы.

И все же он чуть не сбился с дороги. Его застиг сильный пеплопад – инфернальный аналог снега. За минуту лыжные очки покрылись толстой черной коростой. Какие-то вредные микрочастицы пробрались там, где очки неплотно прилегали к лицу, и глаза жутко заболели. Закрывавший нос и рот шарф забился пеплом и начал душить, как кляп. Но, что хуже всего, видимость упала до нуля даже при включенном фонаре. Он двигался сквозь густой кисель.

Почти ощупью Данилов вышел к низенькому железному ограждению остановки «Площадь Шахтеров». Выждал несколько минут – это погодное явление длилось недолго, – после чего продолжил путь.

Совсем скоро он оказался в чистом поле. Только что вокруг громоздились руины кирпичных строений, и вдруг как отрезало. Александр вспомнил – раньше тут были деревянные постройки, и они, конечно, сгорели дотла. Теперь только снежные холмики, похожие на небольшие курганы, отмечают места, где стояли дома. Над холмиками возвышались печные трубы.

Вскоре с другой стороны дороги потянулись развалины обогатительных фабрик и угольных предприятий – хаос обломков кирпича и железобетонных плит, среди которых попадались смятые, перевернутые железнодорожные вагоны.

Наконец по левую руку земля опять нырнула вниз, начался откос – но это был уже не Провал, а естественный рельеф этих мест. Почти каждый клочок внизу был когда-то застроен, кое-где домишки лепились на склоне с уклоном в пятьдесят градусов. Теперь все скрывал снег.